ЗАПИСКИ О РАННЕМ ЛИТЕРАТУРНОМ ТВОРЧЕСТВЕ  З. РИЗВАНОВА 

Бесповоротно уходящее время усиливает интерес к жизни и литературному творчеству нашего выдающегося писателя и просветителя Забита Дадашбалаевича Ризванова. Порой кажется, что его образ волей или неволей становится легендарным, и уже, чуть ли не как о седой старине, говорят: “Забит Ризванов жил и творил в XX веке”. Между тем, к сожалению, выявляется и то, что его литературная судьба совершенно не исследована, а десятки его исторических романов, повестей и пьес на современные ему темы, сотни стихотворений и поэм, научно-популярные статьи и философско-публицистические работы остаются не опубликованными. Однако нас не покидает надежда, что однажды они все-таки увидят свет в виде полного собрания сочинений этого замечательного человека и творца. Ведь в судьбе З.Ризванова наиболее полно отразилась вся жизнь нашего народа с его горестями и радостями, потерями и приобретениями.

Журнал “Алам” сообщал, что его сын Ризван Забитович Ризванов осуществил огромную работу, написав двухтомную монографию “Очерки литературной жизни южных лезгин”. В этой книге, охватывающей период времени с VII века по наши дни, много места уделено и творчеству З.Ризванова, убедительно аргументированы подлинные истоки его художественного таланта. В этом номере нашего журнала мы публикуем некоторые фрагменты из книги Р.Ризванова, посвященные ранней, юношеской поэзии З.Ризванова, некоторым произведениям малых жанров, написанных им на азербайджанском языке, которым владел в совершенстве, а также несколько стихотворений, относящихся к 1940 г.. Эта сторона литературного творчества нашего великого поэта до сей поры оставалась в тени, хотя азербайджанская лирика З.Ризванова столь же изящна, красочна и мастерски исполнена, как и его поэзия на лезгинском языке. 

I

 Роман с истиной иллюзорен по определению, потому что истина изменчива и многолика. Она особенная и неповторимая у каждого человека, каждого народа и каждого времени. Истина является именно такой, поскольку одновременно и восхитительна в своей конкретности, и недосягаема в отвлеченности. И все же роман с истиной возможен, роман невыносимо мучительный, но непреодолимо желанный. Роман с истиной столь же непредсказуем, сколь и опасен практически во всех отношениях. Он наполняет жизнь смыслом, но и ломает, крушит эту жизнь, играя судьбой человека, как гигантская волна в океане с наспех связанным плотом. Наконец, роман с истиной сродни любви к женщине, той любви, которая затмевает недостатки и высвечивает одни только достоинства.

Крупнейший южно-лезгинский поэт и просветитель XX в. З.Ризванов перед самой своей кончиной занес в блокнот венчающую всю его жизнь, финальную фразу, по задумке автора призванную стать названием стихотворения, которое  так и не успел написать: “Обманулся я”. Таков, как полагает З.Ризванов, возвышенно трагический исход его искреннего романа с истиной, длившегося на протяжении чуть более шести десятилетий , хотя абсолютное большинство людей, хорошо знавших или только слышавших о нем, решительно отвергают столь суровую самооценку. К примеру, в телеграмме народного поэта Дагестана Р.Гамзатова, нап­рав­ленной семье З.Ризванова, значится следующее: “Примите глубокие соболезнования кончиной Забита. Огромная утрата нашим литературам , национальной культуре. Желаю здоровья, благополучия родным, близким. Ваш Расул Гамзатов” .

Глубинный смысл последней собственноручной записи З.Ризванова обнаружится в конце данной книги, сейчас же необходимо обратить внимание на то, что он вместо литературного алцурар хьана, т.е. “обманулся, ошибся”, намеренно использовал южно-лезгинский речевой оборот алцур хьана, который можно перевести на русский язык не только в вышеприведенном значении. Здесь присутствует вся гамма семантических оттенков, не содержащихся в рафинированной литературной лексеме, а именно: “обманулся”, “ошибся”, “неумышленно впал в заблуждение”, “испытал разочарование”, “опрометчиво доверился”, “наивно уверовал”. В этой фразе – “Обманулся я” – нет уныния, но есть трезвое осознание нелегкого жизненного пути, пройденного с честью и достоинством, того пути, начало которого в одном из своих ранних стихотворений он сравнивал с утренней зарей,  задорно утверждая, что в столь же обольстительном образе явится перед ним его собственное будущее. На самом деле случилась беда: призывное сияние зари обернулось незваной бездной мрака.

Стихотворение “Мое будущее” (“Gǝlǝcǝyim”) написано в 1940 г. на тюркско-азербайджанском языке четырнадцатилетним подростком, которому уже очень скоро, буквально, через один год придется узреть ужасающий лик войны. Она беспощадной дланью отняла у него родителей и алчно поглотила малолетних брата и сестру, а самого ввергла в отвратительную пучину Сумгаитского военно-фильтрационного пункта, откуда, собрав последние остатки сил, спасся бегством. Это небольшое лирическое произведение красноречиво свидетельствует о необыкновенной художественной одаренности З.Ризванова, неподвластной ни тяготам военного времени, ни огромным лишениям, испытанным в последующие годы вплоть до самой кончины.

Напевные стихи едва ощутимым легким вздохом изливаются из восторженной души, сверкая бриллиантовыми гранями смелых эпитетов и звеня колокольчиками звучных рифм. Автор ошеломлен грандиозностью мироздания, нич­тож­ной и хрупкой частью которого являются “ворота небосвода” (dan qapısı), где “белесая ночь” (bǝyaz gǝcenin) незаметно приобретает нежную желтизну, а потом роскошно расцветает алой зарей, растекаясь сначала по глади моря, затем по горным вершинам. Перо юного поэта словно парит над листком ученической тетради: “Bəyaz gecənin saralır gözü,/ Dan qapısında sökülür şəfəq./ Əvvəl Xəzərin gülür üzünə,/ Sonra dağlara tökülür şəfəq”.

По всему сердцу лирического героя разливается чарующее тепло, от действия которого окрыляются его мечты и устремляются к еще невидимому, но уже вызревающему из алого зарева солнцу – источнику жизни на земле. Итогом этого восхитительного поэтического видения становится оптимистический аккорд: “Qızıl gül kimi alışan şəfəq,/ Boylanan günəş şən gəncliyimdir./ Vurulmuşam mən səhərə gözəl,/ O səhər mənim gələcəyimdir!” На первый взгляд может показаться, что автор, плененный фантастическими красками сокровенного момента перехода тьмы в свет, волшебного превращения ночи в день, всего лишь фиксирует свои субъективные чувственные ощущения. Этот бессознательный порыв, безусловно, присутствует, однако, не является здесь определяющим. Подлинная цель поэта – самоутверждение во мнении, что его собственная будущая жизнь может и должна отличаться точно так же, как мрак от сияния, т.е. он осознанно ставит перед собой вполне определенную задачу на грядущее – нести с собой светлое начало, суть которого полезное созидание и сотворение добра.

Между тем в Москве, за две тысячи с лишним километров от города Кусары, ровесник З. Ризванова, безымянный русский парень тоже наблюдал за утренней зарей, но видел в ней не счастливую предвестницу светлого дня, а глухую стену, тупик. Об авторе приводимого ниже стихотворения известно, что он также был студентом, и студентом не заштатного педучилища, а главного вуза СССР – Московского государственного университета. Оба они – лезгин и русский – обращаются к классической теме рассвета как надежды на грядущий жизненный успех. Там, где рассветные всполохи побуждают 

у кусарца неистребимую жажду жизни, у москвича вызывают лишь упадок сил и смертную тоску: “Ночь застыла, зарею на части беззвучно расколота./ И в прорехах вибрирует жиденький, розовый свет./ Вот я снова один, в незнакомой мне части знакомого города/ На бульваре опять принимаю тоскливый рассвет.// Я готов бы идти и идти, все вперед, без оглядки/ По неверной дорожке, которую стелет луна,/ Но сзади то же, что было – лишь только в обратном порядке,/ А передо мною – спокойно – глухая стена” .

Бессмысленно заниматься выяснением того, кто из этих двух юных поэтов более близок к истине, но то, что оба стихотворения не лишены изящества и глубины лирического чувства, бесспорно.  И у того, и у другого “ночь раскалывается”, после чего один видит извергающиеся из “врат небосвода” неуемные алые потоки лучей, а другой замечает нервное дрожание “жиденького, розового света”. Один предвкушает увлекательный полет в будущее, перед другим – вырастает глухой тупик. У одного настроение на подъеме, у другого – в явном упадке. В городе Кусары поэт живет “верой, надеждой, любовью”, в Москве поэтическая душа терзается скорбью и тревожными предчувствиями.

В чем же дело? Почему одно и то же природное явление порождает столь полярные душевные реакции? Объяснить эти несовместимые эмоциональные переживания можно, пожалуй, кардинальной разницей в подходах к целеполаганию, а также в глубинных процессах восприятия социальных раздражителей и выстраиванию внутренней стратегии  приспособления к ним, а потом, по мере накопления опыта, и управления ими. Оптимизм З.Ризванова зиждется на приятии жизни такой, какая она есть, и на стремлении органично вписаться в нее, не травмируя легкоранимые струны души. Пессимизм московского поэта проистекает из убеждения, что окружающий мир враждебен, поскольку жизненный опыт, реальный или воображаемый,  верно или ошибочно убеждает в тщетности активных действий, поскольку “сзади то же, что было – лишь только в обратном порядке”. Два поэта-ровесника из одной отправной точки пошли разными путями. Московский поэт избрал позицию пассивного статиста-наблюдателя, кусарский поэт сделал ставку на роль активного деятеля.  

 

II

 

Наличие у З.Ризванова такого осознанного целеполагания в столь раннем возрасте, конечно, не случайно, и оно, надо полагать, проистекало из конкретных экзистенциальных обстоятельств. Вспомним уместное в данной коллизии тонкое наблюдение замечательного русского поэта В.Брюсова, требовавшего при исследовании произведений искусства “постигнув душу художника, воссоздать ее, но уже не в мимолетных настроениях, а в тех основах, какими определены эти настроения”. Одна из подобных основ усматривается в детском обещании поэта свой матери Мадине Няметовне Ризвановой (урожденная Пиримова, дочь экспроприированного богатого земледельца из селения Ага-Лакар Кусарского района) стать учителем, поскольку однажды она в глубокой задумчивости высказала сокровенную мечту: “Хочу хорошего сына-учителя с книгами подмышкой, высокого, стройного, одетого в темно-синий костюм и обутого в лакированные туфли!” 

Чтобы стать учителем, необходимо было поступить в Кусарское городское педучилище, что и было сделано в 1939-1940 учебном году. По этому поводу сам З.Ризванов пишет: “Эта мечта матери основательно запала в мое сердце. Возможно, поступление в педучилище и явилось следствием ее желания”. Таким образом, четырнадцатилетний сельский парнишка “с сердцем, как  белый лист бумаги”, у которого были экспроприированы оба деда, стал студентом в стране победившего социализма. Перед студентом советского педучилища, в котором не только обучали, но еще одевали, обували и даже кормили бесплатно, открывались радужные перспективы, которые не зазорно было сравнить с обворожительной прелестью утренней зари. Вот такой материальной прозой, пожалуй, и определены поэтические настроения, нашедшие столь красочное отражение в стихотворении “Мое будущее”.

Действительно, к началу Великой Отечест­венной войны 1941-1945 гг. СССР являлся великой мировой державой, способной выдержать самые суровые испытания. Поэтому и руководитель государства И.Сталин, выступая на VIII Чрезвычайном Всесоюзном Съезде Советов, принявшем Конституцию СССР 1936 г., твердо и уверенно говорил: “В результате всех этих изменений в области народного хозяйства СССР мы имеем теперь новую, социалистическую экономику, не знающую кризисов и безработицы, не знающую нищеты и разорения и дающую гражданам все возможности для зажиточной и культурной жизни”. Излишне говорить, что его убежденность мгновенно передавалась огромным массам простых советских людей и становилась отправной точкой для их помыслов и поступков. Революционные лозунги и коммунистические идеи оказывали на жителей страны, особенно молодежь, романтизирующее воздействие. Не избежал этого мощного влияния и З.Ризванов, начинавший серьезно думать не только об учительской профессии, но и своих поэтических перспективах.

 

III

 

В этой связи особый интерес вызывает, написанное в том же 1940 г. небольшое, но, можно сказать, чуть ли не программное стихотворение “Тот, кто поэт” (“Şair olan kəs”) . Студент педучилища размышляет о том, каким образом можно стать настоящим поэтом. Он предъявляет к самому себе очень высокие требования, которые в его положении кажутся едва ли исполнимыми, если не будет на то воли судьбы. В то время существовало мнение, что в стране победившего социализма поэзии в прямом смысле этого слова быть не может. Подобное суждение проистекало из того обстоятельства, что подавив классового врага, т.е. буржуазию, пролетариату больше не о чем писать. 

Приглядимся к аргументации известного в первой трети XX в. литературного критика в эмиграции К.Мочульского: “Пролетарская поэзия всегда была идейной и абстрактной. Жизнь ей чужда. Она вдохновляется теориями и тезисами. Она выросла в подполье, у нее книжное отношение к действительности. Революционная работа развила ее целеустремленность и убила воображение. Непосредственного подхода к человеку, его душе и личности у нее быть не могло: она защищала только профессиональные интересы”. Столь поверхностные утверждения, построенные на отдельных неудачных образчиках пролетарского литературного авангардизма, в каких-либо комментариях не нуждаются. Они довольно активно и аргументировано оспорены еще в многочисленных статьях и эссе наркома просвещения СССР А.Луначар­ского. Нет достаточных оснований полагать, что подобные литературные споры доходили в той или иной полноте до южно-лезгинской провинциальной глубинки, где единственным крупным очагом просвещения было едва ли известное за пределами района Кусарское педучилище для подготовки учителей начальных классов. Однако можно и должно говорить о том, что всякий, кто наделен поэтическим дарованием вольно или невольно считает себя обязанным четко определиться в вопросе об отношении к поэзии как искусству владения словом, следовательно, и к подлинному предназначению это­го искусства в мире людей.

Как явствует из названного выше стихотворения, в представлении З.Ризванова поэт, а главное, его творения, если они действительно искренни, чисты и ясны, облагораживают человеческую душу, подобно тому, как светлое “утро обеляет” (səhər ağardar) темный “лик ночи”(gecə üzünü). Более того, он вменяет в обязанность поэта умение столь же сильно любить людей, с какой силой вообще можно их презирать, когда бы  они заслуживали того по своим делам: “Şair olan kəs gəzsin elləri,/ Axtarsın, tapsın qəhrəmanları./ Nifrət etməyi bacaran kimi,/ Sevə də bilsin o insanları”. И то, и другое, т.е. способность поэзии облагораживать человеческую душу и подлинная искренность чувств самого поэта взаимосвязаны, едины и неотделимы друг от друга. Поэт ведет реальную внутреннюю беседу, в результате которой выкристаллизовываются афористически краткие и емкие мысли-суждения, принимающие для него самого форму императива. Его больше интересуют не права, а обязанности, которые он сам изобретает и добровольно налагает на себя, искренне считая, что в противном случае вся  жизнь теряет смысл.

В этих категоричных суждениях прослеживаются здоровые, целеустремленные ростки его будущего творческого метода, основывающегося на искренности чувства, ясности мысли и простоте изложения. В эпоху, когда начинал творить З.Ризванов, тюркско-азербайджанский литературный язык находился в активной стадии формирования, поэтому и в рассматриваемом стихотворении мы имеем дело не столько с языком как объектом лингвистики, сколько с речью, которая, как известно, более близка к мышлению, чем язык в его формальных структурах. Причем эта тюркско-азербайджанская речь, зафиксированная в стихотворениях “Мое будущее”, “Тот, кто поэт” и других ранних произведениях З.Ризванова, обусловлена лезгинским ходом мышления, а некоторые элементы поэтической техники даже внешне схожи с атрибутикой  лезгинской устно-народной песни – мани, где, к примеру, рифмуются вторая и четвертая строки строфы.

Поэту, как полагает четырнадцатилетний студент, противопоказан покой, и его сердце должно возгореться, подобно солнцу, а душа воспламениться как буйный огонь: “Şeir yazanın ürəyi günəş,/ Qəlbi od kimi alışsın gərək”. Автор интуитивно ощущает, что самостоятельная мысль как руководство к действию может зародиться и оформиться только в пытливом уме, в горячем, участливом сердце, в просветленной душе. Он не придумывает собственный индивидуальный мир, романтика которого ублажала бы его подспудные устремления, умиротворяла бы дух воображаемым блаженством. Напротив, его изысканные в своей простоте слова отражают, буквально, фотографируют окружающий мир в его бытийном и духовном проявлениях.

Поэт вплетает в ткань стихотворения народную пословицу о том, что искусный садовод не нуждается в славословии и рекомендациях, потому что его репутацию всегда подтверждает выращенный им богатый урожай: “Bağban üzünü bəhər ağardar”. Сам же автор, предварительно подчеркнув, что сказанное им ни для кого не является секретом, скромно добавляет: “Gecə üzünü səhər ağardar”. Эта авторская фраза столь же лапидарна и емка, как и народная пословица. И тут, и там за словами, выражающими следствие, в первом случае – утро (sǝhǝr), а во втором – урожай (bǝhǝr), стоят конкретные, но скрытые в речевом акте, причины: хороший урожай обусловлен упорным трудом, а за благостное утро – светом восходящего солнца. Эта естественность материального мира без искажений отраженная в человеческом сознании и переданная простыми словами делает поэтические опыты З.Ризванова органическими и в силу данного обстоятельства весьма легкими для восприятия, а также построения ассоциативных конструкций.

Как видно, ни бедность семьи, ни даже факт экспроприации обоих его богатых дедов Совет­ской властью не ожесточили его сердце, не изъели душу мстительными чувствами, не заключили его в замкнутый мир сугубо личных переживаний, не породили в нем комплекс ущербности или отверженности. От этого его спасло чудо поэзии, а волшебный дар удивляться великолепием жизни развило в нем способность замечать вокруг такие подробности, мимо которых равнодушно прошли бы многие его сверстники. Свои стихи он адресовал самому себе, а их свет и непорочность накладывали неизгладимый след на его мировосприятие, разум и поведение, жизненные принципы.   

 

IV

 

Очень рано, по признанию  самого З.Ризва­нова, четырех лет от роду  он усвоил свой первый нравственный урок о том, что трудолюбие не только похвально, но и полезно. Его дед Абдул-Гани , наблюдая за внуком, увлеченно собирающим камешки и складывавшим их у стены возводящейся пристройки к родовому дому в селении Имамкуликент (Манкъули хуьр), как бы аргументируя скупую похвалу своего сына Дадашбалы : “Благодарение Аллаху (маншаллагь), весь в отца!”,  сказал: “В роду Ризва­новых никогда ленивых людей не было”. Лень, бегство от жизни, пристрастие к уединению, уход от ответственности, – все это совершенно чуждо его человеческой сущности. Неопровер­жимым подтверждением тому являются все последующие годы поэта и просветителя, вся его литературная, общественная и политическая деятельность.

Символична и другая фраза деда, обращенная к внуку, который за первые полгода, проведенные в начальной школе, научился бойко читать: “Из тебя получится законоучитель (фекьи) своей эпохи, сынок!”  Дед словно в воду глядел – уже к тридцати годам его в глаза и за глаза за фантастическую бескорыстность, безупречную верность слову и делу называли пророком (пайгъамбар), невзирая на то, что он был тогда инструктором Кусарского райкома КПСС. Литературный современник З.Ризванова, его близкий друг и соратник, народный поэт Дагестана Б.Салимов в стихотворении “Покой­ному Забиту Ризванову” (“Рагьметлу Забит Ризвановаз”) с гордостью писал: “Забит Ризва­нов не был обыкновенным (гьак1ан) человеком,/ Он был пророком (пайгъамбар) лезгинским новым,/ Явившимся в мир со своей целью (мурад)/ Священного (пак) служения Отечеству родному”. Это чувство глубокого почтения с гораздо более сильным эмоциональным накалом в своем стихотворении “Если бы не умер, как было бы хорошо” (“КьеначиртIа, вуч хъсан тир”) выражает другой его современник К. Ш. Келентерли: “Наш пророк (пайгъамбар), наше сердце, душа – ты,/ Наш предводитель (чIехиди), наш князь (бег), властитель (хан) – ты./ До [ухода] в дом единого Бога (Сад Гъуцар) ты,/ Если бы не сгорел (каначиртIа), как было бы хорошо”.

Исключительное трудолюбие и трудоспособность, сказочное бескорыстие и неприхотливость в характере З.Ризванова были возведены в ранг принципа, без которого предназначение жизни лишалось всяческого смысла, и он не допускал даже мысли о том, что бесцельное су­ществование в природе возможно. Отсюда, ви­димо проистекает жизнеутверждающий пафос его ранней лирики, пусть местами несколько наивной, но подкупающей своей непосредственностью и свежестью выражаемых эмоций.

Ранее детство З.Ризванова, которое он достаточно отчетливо помнил и увлекательным слогом изложил за год до кончины в своих мемуарах, став, таким образом, по существу, первым лезгинским писателем-мемуаристом, совпало с началом активной фазы коллективизации, ликвидации частнособственнического капитала в сельском хозяйстве СССР.  Как указано, выше, Абдул-Гани, дед будущего поэта, был богатым овцеводом, имевшим около трех тысяч голов мелкого рогатого скота (овец и коз). Предмет его особой гордости, самую ценную часть состояния – большую племенную отару – власть конфисковала еще до рождения З.Ризванова. В течение первой пятилетки (1928-1932 гг.) пошла на убыль и товарная отара. Оставшиеся несколько десятков овец находились на попечении сына Абдул-Гани, который строго-настрого запретил ему вступать в местный колхоз. В собственности старца находились еще большой фруктовый сад, а также хлебная нива и рисовые чеки на хуторе Тала, расположенном восточнее селения Имамкуликент (Манкъули хуьр), ближе к берегу Каспийского моря. Были еще кое-какие фамильные драгоценности, главным образом женские украшения и серебряная посуда. Этим и кормилась большая семья, включавшая Абдул-Гани с женой Фейзе, его сына Дадашбалу с женой Мадиной и их четверых малолетних детей – Забита, Эрзимана, Айнисе, Зулмана.

Ризван ЗАБИТАН 

GƏLƏCƏYİM

 

Bəyaz gecənin saralır gözü, 

Dan qapısında sökülür şəfəq. 

Əvvəl Xəzərin gülür üzünə, 

Sonra dağlara tökülür şəfəq.

 

Axır ürəyə xəfif istilik, 

Xəyal göylərə uçmaq istəyir. 

Günəş tərəfə açıb qolların, 

Al şəfəqləri qocmaq istəyir. 

 

Səhərdir indi, boylan dənizdən 

Günəş, üzünü aləmə göstər. 

Necə gözəldir bu torpaq, bu göy, 

Insan həmişə yaşamaq istər.

 

Qızıl gül kimi alışan şəfəq, 

Boylanan günəş şən gəncliyimdir. 

Vurulmuşam mən səhərə gözəl, 

O səhər mənim gələcəyimdir!

                                      1940

 

ŞAİR OLAN KƏS

 

Şair olan kəs gəzsin elləri, 

Axtarsın, tapsın qəhrəmanları. 

Nifrət etməyi bacaran kimi, 

Sevə də bilsin o insanları.

 

Gecəli-gündüzlü dinclik bilmədən,

Axtarsın gərək, çalışsın gərək.

Şeır yazanın ürəyi günəş, 

Qəlbi od kimi alışsın gərək.

 

El mısalıdır hamıya bəlli, 

Bağban üzünü bəhər ağardar. 

Mənim dediyim sirr deyil əlbət, 

Gecə üzünü səhər ağardar.

                                   1940

 

ZƏMİ, ÇİNAR VƏ OBAMİZ

 

Dalğalanır sarı zəmi, dəniz kimi, 

Günəşdəndir parıldayan ləpələri. 

Hündür qovaq başın əyir, kəniz kimi, 

Salamlayır kiçik, yaşıl təpələri.

 

Hündür qovaq o zəminin sirdaşıdır, 

Pıçıldayır ona şirin nəğmğsini. 

Zəmi isə ayrılmayan yoldaşıdır, 

Bir baxışdan doyar ürək kəlməsini. 

 

O zəmi də, o çinarda obamızın 

Əməksevər süfrəsində əkilmişdir. 

Obamızsa ağ saqqallı babamızın 

Təklifilə geniş çöldə tikilmişdir.

                                       1940