(Этнолирические зарисовки)
Странная и волшебная эта страсть — любовь к слову, очарование звучащей речью. Она присуща всем великим художникам слова. Невозможно постичь силой разума и светом мыслей тайну гениальных вдохновений, восторженно облекаемых поэтами в изумительные одеяния сокровенных словоизлияний. С возрастом человек начинает внимательно относится к слову, прислушиваться к самобытной ритмике и своеобразной специфике родной речи.
От Бродского к Тихонову…
…Припадаю к великой реке. Пью великую речь, растворяюсь в ее языке. Припадаю к реке, бесконечно текущей вдоль глаз. Сквозь века, прямо в нас, мимо нас, дальше нас… Таинственную глубину и чудесную прелесть этих поэтических откровений И.Бродского я ощутил недавно, перечитывая прекрасные страницы известного советского поэта Н.Тихонова, о котором почему-то не вспоминают, и ни слова не говорят даже по юбилейным поводам…
В тридцатых годах прошлого столетия Н.Тихонов, будучи на Кавказе, объездил почти весь Дагестан и оставил много прекрасных зарисовок в своих поэтических и прозаических шедеврах. Именно в шедеврах, ибо произведения, в которых так страстно и глубоко человек выражает свою безмерную и искреннюю любовь к природе и ее обитателям, иначе и не назовешь. С какой проникновенной страстью и любовью, с каким безграничным доверием и трепетом он пишет небольшую повесть «Кавалькада»! Со страниц этой неприметной вроде вещи, автор повествует о нравах, быте и судьбах лезгин, с которыми ему пришлось кочевать по чабанским тропам в горах Южного Дагестана. С восторженной страстью он пишет образ пылкого и бесстрашного юноши Сафара, в котором ощущаются отголоски отчаянного лермонтовского Азамата из “Бэлы”. Я читал Тихонова и проникался безмерным уважением и любовью к автору, который так живописал моих соплеменников, проник в духовную жизнь людей, таких далеких и непохожих, казалось бы, на него и на его мир. Вся повесть пронизана трепетным отношением, удивительной и целомудренной любовью к стихии народной, лезгинской жизни, к отголоскам самобытных национальных проявлений природы окружающего мира и самого человека в пространстве этого народного духа.
«…Тут горцы запели старинную лезгинскую песню. Они пели, раскачиваясь, как в седлах, и я, ничего не понимая в словах, в ритме этой песни, тягучей, печальной и тонкозвонной, живо представил себе ущелья, где вихрятся реки, где летят обвалы, где пробирались всадники в набег, где они сражались и умирали…». Вот она — истинная прелесть старинных народных мотивов, которые могут внушить даже такому далекому от них человеку свою волшебную силу. Вот как можно удивительно и зримо прочувствовать за каждой строкой таких задушевных песен неведомую доселе панораму великолепных видов горного пейзажа..! Как трепетно можно прочувствовать боевое дыхание народной жизни! И мне стало грустно и обидно…тоскливая тень унылого безразличия к своим сокровенным страницам истории накрыла мою душу и я понял, что мы недостаточно любим свою жизнь, мы неоправданно легкомысленны и безучастны к своей судьбе и судьбе своего народа, о быте и истории которого мы не пишем и мало рассуждаем.. Мы перестали радоваться тому, чем восторгаются в нас посторонние люди, впервые с нами соприкасающиеся. Эта первозданная яркость ощущений, эта беспредельная вера в свои святыни духа, так свойственные нашим предкам, становятся меланхолическими обыденностями и прозой жизни современников. А дух народа — он всегда тянулся к белоснежным вершинам, к бурливой суете горных речек, к сумрачным теням лесных чащ, ярким проявлениям национальных характеров…
Иера…
Есть вещи, к удивительным особенностям которых мы очень часто бываем безучастны. Я никак не мог привыкнуть к чудовищной и уродливой странности современного состояния мышления моих сородичей, в которых почему-то особенно укоренилась дикая тяга к безрассудным именам. Не хочу их и приводить, ибо это стало в нашем обществе притчей во языцех. И когда мой племянник дал своей девочке удивительно-милое имя — Иера, я был несказанно рад и ошеломлен этой восхитительной находкой. На своем веку я впервые с этим встречался, и тем более была безграничной моя радость, что молодое поколение все-таки не безнадежно застревало в коварных закоулках «новомодных» имянаречений, так искажавших менталитет моего народа. Я вспомнил, как восторженно описывал магическую краткость и волшебное обаяние этого слова Н.Тихонов, повесть которого я недавно перечитывал…
«…Мне стало холодно и я встал с камня. Я пошел снова кружить по улочкам, по каменным лестницам, повторяя одно из знакомых мне лезгинских слов: иер – хорошо. Короткое, легкое звучание этого слова совпало с холодной легкостью этой неповторимой ночи, -иер ». Я понял, что спутник и переводчик не совсем точно передал поэту истинную суть этого короткого лезгинского слова – иер! – в котором сохранился первозданный колорит богатства и святости лезгинской натуры, его души, логоса и космоса . Иер – это не только и не столько — хорошо, сколько — красиво! Как в древнерусском слове «ляпота», которую Иоанн Грозный у Ю. Яковлева в комедии Гайдая произносит душевно и широко, так и в лезгинском слове – иер – слышится богатство и блеск древнелезгинского говора. ИЕРА –это обаяние и очарование, это божественная красота и умиление, всеохватная тоска лезгинского логоса, перелившаяся в плазму духа!..
О женщинах Куруша,
о Лермонтове и многом другом…
Наверное, стихи рождаются в голове поэта не в результате его умственных усилий. Конечно же, нет! Ну какие в стихах умственные действия?! Да, в стихах, как и в душе поэта, переливаются через край эмоции, чувственные волны вдохновенных порывов. Они приходят снаружи, складываются в удивительные строки от удивительных встреч, от избытка ощущений, от неуемной страсти обязательно выразить свой восторг от чего-то и от кого-то. Всем людям приходится подниматься в горы, вдыхать полной грудью изумительную по свежести и бодрости горную прохладу, вселяющую в душу ослепительное благолепие снежных облаков, обнимающих отдаленные вершины. Все люди физически испытывают этот восторг, но все ли способны это выразить ?
ГДЕ ШАХДАГ ПЛЕНЯЕТ ДУШУ,
Я ПРИВСТАЛ НА СТРЕМЕНА:
ХОДЯТ ЖЕНЩИНЫ КУРУША
В ВАТНЫХ СТЁГАНЫХ ШТАНАХ…
Да, это тот самый КУРУШ, жители которого считаются самыми высокогорными в Европе. Это люди, которые за руку здороваются с облаками и купаются в густых туманах сырой прохлады, — это люди, вобравшие и сохраняющие в себе все ментальные хитросплетения древнейшего этноса. И случайно ли поэт слово «Куруш» рифмует с «душой»? Это, наверное, сила провидения и поэтического озарения человека другой культуры!
ИХ БРОВЕЙ НАДМЕННЫ ДУГИ,
ХМУРОЙ СТАЛИ ИХ РУКА
И ЗА НИМИ, СЛОВНО СЛУГИ,
БРОДЯТ СТАЕЙ ОБЛАКА…
Вот на кого поэт решил перенести всю свою необъятную и неохватную любовь к природе и к божественной красоте края! К удивительным женщинам Куруша!
…И Лермонтов, будучи на Кавказе, общаясь с этими удивительными людьми и, восхищаясь природой, оставил нам проникновенные строки своего очарования через образ молодого лезгина:
НЕ УЕЗЖАЙ, ЛЕЗГИНЕЦ МОЛОДОЙ;
ЗАЧЕМ СПЕШИТЬ НА РОДИНУ СВОЮ?
ТВОЙ КОНЬ УСТАЛ, В ГОРАХ ТУМАН СЫРОЙ,
А ЗДЕСЬ ТЕБЕ И КРОВЛЯ, И ПОКОЙ —
И Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!..
А знают ли об этих строках и сотнях, тысячах других прекрасных жемчужин мы, так гордо и патриотично именующие себя лезгинами? Что нас сегодня более беспокоит? Боюсь, что дух наш пребывает в тисках и оковах жёстких материальных ограничений… Нам дух наш надо врачевать!.. Не лозунгами, ни гимнами, ни флагами и эмблемами, а осознанием себя как людей, которыми когда-то гордились, которых когда-то воспевали и которые были всего этого достойны! Ценим, уважаем ли мы свою историю, если молчаливо позволяем называть свои древние, вымученные и выстраданные кровью и потом тысячелетий праздники и обычаи, языческими и дурными? Если людей, на волнах чьей культуры мы обретали свою суть и своё самообладание, мы позволяем называть гяурами и объявляем им джихады? Если мы позволяем загонять широкую и любвеобильную душу своего народа в жёсткие и мрачные подвалы сырых аскетических ограничений, вызванных невесть какими культурно-историческими традициями, никогда нам исконно не соответствовавших? Обо всём этом нам приходится думать, когда нашу историю и нашу память пытаются так искусно и топорно «реанимировать»…
Фахреддин Оруджев